28 апреля, после Божественной литургии, в храме Архистратига Божия Михаила с. Беловодское состоялся I этап II епархиальных детско-юношеских патриотических Георгиевских чтений «Путь мужества и славы».
Данный конкурс уже второй в жизни наших воспитанников. Первый проходил в 2023 году и никого не оставил равнодушным. В этот раз его немного расширили – к стихотворениям были добавлены песенные выступления.
Судить было сложно. Все дети подготовились хорошо: подобрали серьезные, глубокие произведения, костюмы, работали над сценическим исполнением.
Мы сердечно благодарим организаторов мероприятия, детей, родителей и судейскую коллегию.
Дети, занявшие призовые места, примут участие во II этапе конкурса в Бишкекской епархии.
Некоторые, особо понравившееся произведения, публикуем здесь.
Михаил Светлов «Итальянец» – читал Солнцев Властислав (11 лет)
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, –
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю — Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…
Ольга Киевская «Баллада о матери» – читал Михайлов Кирилл (9 лет)
Сорок первый – год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел…
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём: и силушка, и стать,
А за ним второй – пацан безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а сзади, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя.
«Найн, – твердил он важно, – растреляйт!”
«Нет! – она просила, – пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей!”
И ответил офицер ей чинно:
«Ладно, матка, одного спасайт.
А другого расстреляем сына.
Кто тебе милее? Выбирайт!»
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого–нибудь суметь?
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш – обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала,
Кто роднее, кто дороже ей?
Взгляд туда-сюда переводила…
О, не пожелаешь и врагу
Мук таких! Сынов перекрестила.
И призналась фрицу: «Не могу!»
Ну, а тот стоял, непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы:
«Помни, одного – мы убиваем,
А другого – убиваешь ты».
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал:
«Брат, спасайся, ну, а я останусь, –
Я пожил, а ты не начинал».
Отозвался младший: «Нет, братишка,
Ты спасайся. Что тут выбирать?
У тебя – жена и ребятишки.
Я не жил, – не стоит начинать».
Тут учтиво немец молвил: «Битте, –
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой, – расстреляйт!”
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса.
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись, как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном, –
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет:
Уж не жить сыночкам, не цвести…
«Дура–матка, – поучает немец, –
Одного могла бы хоть спасти».
А она, баюкая их тихо,
Вытирала с губ сыновних кровь…
Вот такой, – убийственно великой, –
Может быть у Матери любовь.
Муса Джалиль «Варварство» – читала Есеза Полина (11 лет)
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,—
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? —
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.—
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Сергей Сухонин «Две сестры бежали от войны…» – читала Солнцева Валерия (9 лет)
Две сестры бежали от войны –
Свете восемь, Кате три всего лишь…
Вот чуть-чуть еще, и спасены,
За холмом свои, а значит – воля.
Но рванула мина, сея смерть
Позади идущих дымно, гадко.
И один осколок долетел
И ударил младшей под лопатку.
Словно скрыть хотел преступный след
Миллиграмм горячего металла –
Ватник цел, и крови тоже нет,
Только сердце биться перестало.
Старшая сказала: «Хватит, Кать,
Ведь и мне приходится несладко.
Ручку дай, пора уже вставать,
Час еще, и будет все в порядке».
Но, увидев Катин взгляд пустой,
Света на мгновение застыла,
И, котомку выбросив с едой,
На плечо сестру свою взвалила.
И откуда силы в ней взялись,
Но она бежала и бежала…
Лишь когда увидела своих,
Пошатнулась и на снег упала.
Подошла к детишкам медсестра,
Маленькую Катю осмотрела
И сказала горестно: «Мертва»…
Света сразу в голос заревела.
«Нет, не надо, – разносился крик,-
Люди, люди, разве так бывает?…
Старший брат, Иван, в бою погиб…
Папу с мамой немцы расстреляли…
Почему так много в мире зла?…
Разве жизнь сестры моей – игрушка?»…
Медсестра за плечи увела
С поля восьмилетнюю старушку.
Ну, а Катю на руки поднял
Пожилой солдат из третьей роты.
«Внученька, – он только лишь сказал,-
Как же я тебя не уберег-то?»…
В небесах закаты жгут костры,
И ветра свои роняют вздохи,
Словно тихо плачут две сестры –
Искорки безжалостной эпохи.
Владимир Высоцкий «Так случилось – мужчины ушли» – читала Пелина София (12 лет)
Так случилось – мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон –
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна –
Эти слезы несжатых полей.
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем – торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах,
Входа нет никому в эти зданья –
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть
Белизна неодетых рубах,
Даже старые песни приелись
И навязли в зубах.
Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомленных, нецелых, – любых.
Только б не пустота похоронных
И предчувствие их.
Мы вас ждем – торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Надежда Чмара “Баллада о войне” – читала Южакова Валентина (14 лет)
Стонала вьюга в поздний час,
Горела лампа-керосинка,
На печке собрались в тот раз:
Девчонка, дед и кошка Зинка.
Дед им про тихий Дон читал,
Сменялись плавно эпизоды.
Вдруг, книжку отложив, сказал:
– Ишь, разыгралась непогода!
Я помню вот такую ночь
В далеком грозном сорок третьем,
Ну, так же, как сейчас, точь-в-точь,
Метель кружила, рвался ветер
И над траншеями неслась
Колючая лавина снега.
Солдатам было не до сна,
Не до бесед и не до смеха.
Все мысли были об одном –
В блиндаж, хотя бы на мгновенье
К солдатской кружке с кипятком
Припасть с огромном наслажденьем.
Ну, наконец, черёд и мне!
Сухарь казался слаще меда.
Глаза закрылись в полусне,
На миг исчезла непогода,
Но, плащ-палаткой шелестя,
Вошел комбат, еще безусый,
А голова седая вся,
(Он родом был из Беларуси).
– «Язык» нам нужен , ночь – не мёд,
Сказал и нас окинул взглядом, –
Скажите, кто из вас пойдёт
Без страха в пасть к фашистским гадам?
Бойцы смотрели друг на друга,
Комбат – с надеждою на нас.
Тогда под вой слепящей вьюги
Поднялись – я, Коваль и Глаз.
В метель шагнули, словно в пламя,
С одною думой в голове –
Успех оставшихся – за нами,
И том проклятом «языке».
Вот подползли, лежали долго,
Слились со снегом маскхалаты,
Негромко звякнула щеколда
И вышел «фриц» из сельской хаты.
Блеснул погон в полоске света.
Кляп наготове… Миг захвата…
Ну, возвратимся до рассвета, –
Шепнул Коваль. – Вперёд, ребята!..
Не утихая, выла вьюга,
Но мы ее не замечали,
Тяжелым был фашист, подлюга,
По очереди отдыхали.
Друзья тащили «языка»,
Я следом полз, чуть отклонился –
Хватила воздух вдруг рука –
И я куда-то провалился.
Очнулся, тихо, нет метели,
Вверху там где-то ветер ходит,
Четыре деревянных стенки…
То был заброшенный колодец.
Не закричишь, фашист ведь рядом,
Я попытался выбираться,
Карабкался, но снова падал.
Потом упав, не смог подняться.
Лежал и вроде бы теплело,
Мелькнуло – жаль, что до Победы
Я не дожил. Сжималось сердце-
Не быть мне ни отцом, ни дедом.
Вдруг наверху… нет, быть не может,
– Товарищ старшина, Лущаев,
Ты где, земляк? – комбата голос
Меня в себя прийти заставил.
А в блиндаже сто грамм нашлось
И пара сухарей у друга.
Ведь на войне так повелось,
Что воздается по заслугам.
Высотку вместе брали в полдень,
И в том бою мы победили,
Но этот крик навек запомню:
– Комбата нашего убили…
Слеза тяжелая мужская
Скатилась по его щеке.
– Как видишь, я дожил до мая,
А он – остался на войне…
Вдруг тише стало за окном.
Мигнула лампа – керосинка.
Своим шершавым язычком
Лизнула деда кошка Зинка.
Летели годы, рос мой сын.
Однажды в светлый день Победы
Он тихо-тихо попросил:
«Ты дай мне гимнастерку деда».
Вот он у зеркала стоит,
Красивый, стройный и высокий,
А мне почудилось – глядит
Мой дед из юности далекой.
Ремень поправил, ордена
И две медали «За отвагу»,
А у меня рука сама
Бросала строки на бумагу:
Как выла вьюга у крыльца,
Горела лампа – керосинка,
Как горькую слезу с лица
Слизнула ласковая Зинка.
Желаем нашим детям творческих успехов!
